ЭТАЛОН РОССИИ

Туристы, приезжающие в болгарский городок Бяла, обязательно посещают этот памятник – прекрасную женскую статую из мрамора в позе глубокой печали, – воздвигнутый болгарским скульптором Радивоевичем в 1965 году, почти через 100 лет после смерти Юлии Вревской – удивительной женщины, которая предпочла удел русской сестры милосердия жизни фрейлины императрицы.

Письмо из России

В это зимнее утро Иван Сергеевич Тургенев в своей новой усадьбе в Буживале чувствовал себя не в своей тарелке. Еще несколько дней назад он не мог налюбоваться видами Сены, протекающей почти под самыми окнами, наслаждался тишиной и покоем своего просторного кабинета, грелся на веранде на солнышке, вспоминая о том, что в России в это время уже вовсю лютуют крещенские морозы или метут непроглядные метели. Он теперь уже навсегда связал свою судьбу с ласковой Францией, где его окружают тонкие, культурные люди, где из соседнего дома слышится божественный голос любимой женщины, и кажется, не бывает ни боли, ни страданий, ни самой смерти… И вдруг – это письмо. Русский почерк, русское имя, которое заставило перевернуться его сердце: баронесса Юлия Петровна Вревская! В памяти сразу вспыхнули чудные пять дней в Спасском-Лутовинове, когда эта женщина была его гостьей. Ее высокая, словно устремленная в небо фигура, сияющие глаза, полные понимания, интереса, нежности. После этой встречи Иван Сергеевич написал прекрасной соседке по орловскому имению: «Я чувствую, что в моей жизни с нынешнего дня одним существом больше, к которому я искренне привязался, дружбой которого я всегда буду дорожить, судьбой которого я всегда буду интересоваться». Однако встреч потом было немного – Юлия Петровна, фрейлина Марии Александровны, супруги государя Александра II, должна была сопровождать императрицу во всех путешествиях и паломнических поездках. Встречались несколько раз за границей, но Юлию Петровну ветер странствий уносил дальше по Европе, а то и в Палестину, Сирию, Иерусалим. Тургенев был уже немолод, чтобы сломя голову ринуться вслед за вдовой генерала Вревского, которою восхищались многие его знакомые.

Сестры милосердия Первой мировой: они всегда оставались на стороне раненых

Читайте подробнее

Образ молодой женщины уже стал бледнеть в памяти писателя, он вернулся на путь обожания великолепной Полины Виардо, главной женщины в его жизни. Но вот это письмо – почему это так ранило его? Иван Сергеевич принялся писать обычный шутливо‑остроумный ответ, но вдруг решительно отложил его, взял новый лист бумаги и вывел на нем: «С тех пор, как я Вас встретил, я полюбил Вас дружески – и в то же время имел неотступное желание обладать Вами; оно было, однако, не настолько сильно необузданно (да уж и не молодец я был), чтобы попросить Вашей руки, – к тому же другие причины препятствовали; а с другой стороны, я знал очень хорошо, что Вы не согласитесь на то, что французы называют une passade (мимолетное увлечение)…» Отправив это признание по почте, он с нетерпением ждал ответа и порой смотрел на милые сердцу деревья Буживаля с затаенным трепетом: неужели пора возвращаться в Россию? Одно только слово, один намек с ее стороны…

Дама с винтовкой и скальпелем

Юлия Петровна Вревская не отозвалась на признание Тургенева. То ли не испытывала к нему тех чувств, на которые он надеялся, то ли не могла решиться на такой поворот судьбы. Однако в апреле 1877 года она совершила не менее решительный поступок: когда началась война с Турцией, Вревская продала свое орловское имение и снарядила санитарный отряд из 22 человек – сестер милосердия и врачей. И сама отправилась на войну в качестве рядовой сестры, предварительно пройдя обучение уходу за больными и ранеными.

19 июня в госпитале города Яссы появилась эта необычная женщина, которая привлекала не только своей красотой, но и самоотверженностью, а также хладнокровием: она не только ассистировала на операциях, но могла и сама вырезать пули, ампутировать пальцы, а при нападении на медицинскую палатку взять ружье и выстрелить в противника. Недаром ее муж, генерал Вревский, был героем Кавказской войны и лихим воином – до своей преждевременной смерти он успел кое-чему научить свою юную жену. Вревская вскоре перебралась в прифронтовой 48‑й военно-временный эвакогоспиталь близ деревни Бяла, затем на перевязочный пункт деревни Обретеник – поближе к фронту. «Я живу тут в болгарской хате, довольно холодной, и хожу в сапогах, обедаю и ужинаю с сестрами на ящике… У меня в комнате нет ни стула, ни стола. Пишу на чемодане и лежа на носилках… Война вблизи ужасна, сколько горя, сколько вдов и сирот…» Казалось, она, привыкшая к бальному паркету и мраморным лестницам, не замечала тяжелых условий быта. Раненые жили в землянках с мышами, страдали от дождей и морозов, от плохого питания – сестра милосердия сравнивала себя с ними, а не с прежними светскими знакомыми. Она сама кормила, обмывала, перевязывала, решала проблемы с транспортом…

Юлия Петровна отказалась брать отпуск, на который имела право. «Завтра ждем 1500 раненых… Я нахожу, что работаю мало, так как сестер великое множество и раненые нарасхват… Барак у нас очень холодный…» – так писала бывшая фрейлина, сменившая бриллиантовый придворный шифр (вензель царственной особы, который в ту пору дамы носили на платьях) на алый крест сестры милосердия. Почему она это сделала? Знакомые терялись в догадках, а императрица говорила придворным: «Не хватает мне Юлии Петровны. Пора уж ей вернуться в столицу. Подвиг совершен. Она представлена к ордену». Вревская с горечью заметила: «Они думают, что я прибыла сюда совершать подвиги! Мы здесь, чтобы помогать, а не получать ордена».

Розы на могиле

Следил за судьбой Юлии Петровны из Франции и Тургенев. Наверное, Ивану Сергеевичу хотелось рассказать ей о своем восхищении не только ее красотой и умом, но и ее великой душой… Но Юлия Петровна умерла в 1877 году на фронте, когда началась эпидемия тифа. Начальник госпиталя писал о ее кончине: «Как до болезни, так и в течение она… была замечательно спокойна…»

Вревская похоронена вблизи православного храма Святого Георгия в местечке Бяла. Тяжело заболевший в это время, убитый горем Тургенев уже не смог побывать на ее могиле. Вместо роз, которые он мог бы положить на надгробный камень, он написал стихотворение в прозе. В нем – признание: «… два-три человека тайно и глубоко любили ее… Она получила тот мученический венец, к которому стремилась ее душа, жаждая жертвы».